Неточные совпадения
— Нет, почему же тебе не приехать? Хоть нынче обедать? Жена ждет тебя. Пожалуйста, приезжай. И
главное, переговори с ней. Она удивительная женщина. Ради
Бога, на коленях умоляю тебя!
И ему теперь казалось, что не было ни одного из верований церкви, которое бы нарушило
главное, — веру в
Бога, в добро, как единственное назначение человека.
«Что бы я был такое и как бы прожил свою жизнь, если б не имел этих верований, не знал, что надо жить для
Бога, а не для своих нужд? Я бы грабил, лгал, убивал. Ничего из того, что составляет
главные радости моей жизни, не существовало бы для меня». И, делая самые большие усилия воображения, он всё-таки не мог представить себе того зверского существа, которое бы был он сам, если бы не знал того, для чего он жил.
— Ах, она гадкая женщина! Кучу неприятностей мне сделала. — Но он не рассказал, какие были эти неприятности. Он не мог сказать, что он прогнал Марью Николаевну за то, что чай был слаб,
главное же, за то, что она ухаживала за ним, как за больным. ― Потом вообще теперь я хочу совсем переменить жизнь. Я, разумеется, как и все, делал глупости, но состояние ― последнее дело, я его не жалею. Было бы здоровье, а здоровье, слава
Богу, поправилось.
Главная досада была не на бал, а на то, что случилось ему оборваться, что он вдруг показался пред всеми
бог знает в каком виде, что сыграл какую-то странную, двусмысленную роль.
А
главное, об этом ни слова никому не говорить, потому что
бог знает еще что из этого выйдет, а деньги поскорее под замок, и, уж конечно, самое лучшее во всем этом, что Федосья просидела в кухне, а
главное, отнюдь, отнюдь, отнюдь не надо сообщать ничего этой пройдохе Ресслих и прочее и прочее.
—
Главное, голубчик мой, в том, что
бога — нет! — бормотал поручик, закурив папиросу, тщательно, как бы удовлетворяя давнюю привычку, почесывая то грудь, то такие же мохнатые ноги.
— Солдат, шалава, смутьян он тут из
главных, сукин сын! Их тут — гнездо! Они — ни
богу, ни черту, все для себя. Из-за них и черкесов нагнали нам.
О, свидетельствуюсь
Богом, что
главного не подозревал!
Хотя Нехлюдов хорошо знал и много paз и за обедом видал старого Корчагина, нынче как-то особенно неприятно поразило его это красное лицо с чувственными смакующими губами над заложенной за жилет салфеткой и жирная шея,
главное — вся эта упитанная генеральская фигура. Нехлюдов невольно вспомнил то, что знал о жестокости этого человека, который,
Бог знает для чего, — так как он был богат и знатен, и ему не нужно было выслуживаться, — сек и даже вешал людей, когда был начальником края.
— Есть, есть некоторое предчувствие… Ну, да страшен сон, но милостив
бог. Мы и дядюшку подтянем. А вы здесь донимайте,
главное, Ляховского: дохнуть ему не давайте, и Половодову тоже. С ними нечего церемониться…
Раз человечество отречется поголовно от
Бога (а я верю, что этот период — параллель геологическим периодам — совершится), то само собою, без антропофагии, падет все прежнее мировоззрение и,
главное, вся прежняя нравственность, и наступит все новое.
— Ах, милый, милый Алексей Федорович, тут-то, может быть, самое
главное, — вскрикнула госпожа Хохлакова, вдруг заплакав. —
Бог видит, что я вам искренно доверяю Lise, и это ничего, что она вас тайком от матери позвала. Но Ивану Федоровичу, вашему брату, простите меня, я не могу доверить дочь мою с такою легкостью, хотя и продолжаю считать его за самого рыцарского молодого человека. А представьте, он вдруг и был у Lise, а я этого ничего и не знала.
Я не думаю, чтоб люди всегда были здесь таковы; западный человек не в нормальном состоянии — он линяет. Неудачные революции взошли внутрь, ни одна не переменила его, каждая оставила след и сбила понятия, а исторический вал естественным чередом выплеснул на
главную сцену тинистый слой мещан, покрывший собою ископаемый класс аристократий и затопивший народные всходы. Мещанство несовместно с нашим характером — и слава
богу!
Главное, что коробило народных пастырей в мирной агитации работников, это то, что она выводила их из достодолжного строя, отвлекала их от доброй, нравственной и притом безвыходной заботы о хлебе насущном, от пожизненного hard labour, на который не они его приговорили, а наш общий фабрикант, our Maker, [наш создатель (англ.).]
бог Шефсбюри,
бог Дерби,
бог Сутерландов и Девонширов — в неисповедимой премудрости своей и нескончаемой благости.
— Вот так огород нагородил! Ну, ничего, и всегда так начинают. Вот она, палочка-то! кажется, мудрено ли ее черкнуть, а выходит, что привычка да и привычка нужна!
Главное, старайся не тискать перо между пальцами, держи руку вольно, да и сам сиди вольнее, не пригибайся. Ну, ничего, ничего, не конфузься!
Бог милостив! ступай, побегай!
Главный аргумент в защиту
Бога все же раскрывается в самом человеке, в его пути.
— Так, так, сынок… Это точно, неволи нет. А я-то вот по уезду шатаюсь, так все вижу: которые были запасы, все на базар свезены. Все теперь на деньги пошло, а деньги пошли в кабак, да на самовары, да на ситцы, да на трень-брень… Какая тут неволя?
Бога за вас благодарят мужички… Прежде-то все свое домашнее было, а теперь все с рынка везут.
Главное, хлебушко всем мешает… Ох, горе душам нашим!
В те дни мысли и чувства о
боге были
главной пищей моей души, самым красивым в жизни, — все же иные впечатления только обижали меня своей жестокостью и грязью, возбуждая отвращение и грусть.
Бог был самым лучшим и светлым из всего, что окружало меня, —
бог бабушки, такой милый друг всему живому. И, конечно, меня не мог не тревожить вопрос: как же это дед не видит доброго
бога?
Для него государство опирается
главным образом на идею
Бога.
Бухарев особенно настаивает на том, что
главная жертва Христа — за мир и человека, а не жертва человека и мира для
Бога.
Главное, и
бог знает отчего, трусили они Настасьи Филипповны.
— Ничего, привыкнешь. Ужо погляди, какая гладкая да сытая на господских хлебах будешь. А
главное, мне деляночку… Ведь мы не чужие, слава
богу, со Степаном-то Романычем теперь…
А то отправятся доктор с Араповым гулять ночью и долго бродят
бог знает где, по пустынным улицам, не боясь ни ночных воров, ни усталости. Арапов все идет тихо и вдруг, ни с того ни с сего, сделает доктору такой вопрос, что тот не знает, что и ответить, и еще более убеждается, что правленье корректур не составляет
главной заботы Арапова.
— Дай
бог мне так жить, как я хочу вас обманывать! Но
главное не в этом. Я вам еще предлагаю совершенно интеллигентную женщину. Делайте с ней, что хотите. Вероятно, у вас найдется любитель. Барсукова тонко улыбнулась и спросила...
На этой штуке старик Захаревский вздумал испытать Вихрова, чтобы окончательно убедиться, любит он выпить или нет. По многолетней своей опытности Ардальон Васильевич убедился, что в их местах, между дворянством и чиновничеством,
главный порок пьянство, и желал, по преимуществу, не видеть его в детях своих и в зяте, какого
бог ему пошлет.
— Так-то вот мы и живем, — продолжал он. — Это бывшие слуги-то!
Главная причина: никак забыть не можем. Кабы-ежели
бог нам забвение послал, все бы, кажется, лучше было. Сломал бы хоромы-то, выстроил бы избу рублей в двести, надел бы зипун, трубку бы тютюном набил… царствуй! Так нет, все хочется, как получше. И зальце чтоб было, кабинетец там, что ли, «мадам! перметте бонжур!», «человек! рюмку водки и закусить!» Вот что конфузит-то нас! А то как бы не жить! Житье — первый сорт!
— Я, сударыня, настоящий разговор веду. Я натуральные виды люблю, которые, значит, от
бога так созданы. А что создано, то все на потребу, и никакой в том гнусности или разврату нет, кроме того, что говорить об том приятно. Вот им, «калегвардам», натуральный вид противен — это точно. Для них
главное дело, чтобы выверт был, да погнуснее чтобы… Настоящего бы ничего, а только бы подлость одна!
— Слава
богу, одним грехом меньше, — шепнул Прейн набобу, когда генерал вернулся на
главную стоянку на Рассыпном Камне.
— И даже очень.
Главное, в церковь прилежно ходите. Я и как пастырь вас увещеваю, и как человек предостерегаю. Как пастырь говорю: только церковь может утешить нас в жизненных треволнениях; как человек предваряю, что нет легче и опаснее обвинения, как обвинение в недостатке религиозности. А впрочем, загадывать вперед бесполезно. Приехали — стало быть, дело кончено.
Бог да благословит вас.
Николай Чудинов — очень бедный юноша. Отец его служит
главным бухгалтером казначейства в отдаленном уездном городке. По-тамошнему, это место недурное, и семья могла содержать себя без нужды, как вдруг сыну пришла в голову какая-то"гнилая фантазия". Ему было двадцать лет, а он уже возмечтал! Учиться! разве мало он учился! Слава
богу, кончил гимназию — и будет.
«Помилуй
бог, сколько ты один перенес, а
главное, братец, как ты хочешь, а тебя надо в офицеры произвесть. Я об этом представление пошлю».
— Да, воришка Медиокритский… Он теперь
главный ее поверенный и дает почти каждую неделю у Дюссо обеды разным господам, чтоб как-нибудь повредить мне и поправить дело князя, и который, между прочим, пишет сюда своему мерзавцу родственнику, бывшему правителю канцелярии, что если им
бог поможет меня уничтожить, так он, наверное, приедет сюда старшим советником губернского правления!
Люди, мой милый, разделяются на два разряда: на человечество дюжинное, чернорабочее, которому самим
богом назначено родиться, вырасти и запречься потом с тупым терпением в какую-нибудь узкую деятельность, — вот этим юношам я даже советую жениться; они народят десятки такого же дюжинного человечества и, посредством благодетелей, покровителей, взяток, вскормят и воспитают эти десятки, в чем состоит их
главная польза, которую они приносят обществу, все-таки нуждающемуся, по своим экономическим целям, в чернорабочих по всем сословиям.
— А что вы говорили насчет неблистательности, так это обстоятельство, — продолжал он с ударением, — мне представляется тут
главным удобством, хотя, конечно, в теперешнем вашем положении вы можете найти человека и с весом и с состоянием. Но, chere cousine,
бог еще знает, как этот человек взглянет на прошедшее и повернет будущее. Может быть, вы тогда действительно наденете кандалы гораздо горшие, чем были прежде.
Муж ее неутомимо трудился и все еще трудится. Но что было
главною целью его трудов? Трудился ли он для общей человеческой цели, исполняя заданный ему судьбою урок, или только для мелочных причин, чтобы приобресть между людьми чиновное и денежное значение, для того ли, наконец, чтобы его не гнули в дугу нужда, обстоятельства?
Бог его знает. О высоких целях он разговаривать не любил, называя это бредом, а говорил сухо и просто, что надо дело делать.
— Поздравляю тебя, давно бы ты сказал: из тебя можно многое сделать. Давеча насказал мне про политическую экономию, философию, археологию,
бог знает про что еще, а о
главном ни слова — скромность некстати. Я тебе тотчас найду и литературное занятие.
— Ему хорошо командовать: «рысью!» — с внезапной запальчивостью подхватил Полозов, — а мне-то… мне-то каково? Я и подумал: возьмите вы себе ваши чины да эполеты — ну их с
богом! Да… ты о жене спрашивал? Что — жена? Человек, как все. Пальца ей в рот не клади — она этого не любит.
Главное — говори побольше… чтобы посмеяться было над чем. Про любовь свою расскажи, что ли… да позабавней, знаешь.
О господине Ставрогине вся
главная речь впереди; но теперь отмечу, ради курьеза, что из всех впечатлений его, за всё время, проведенное им в нашем городе, всего резче отпечаталась в его памяти невзрачная и чуть не подленькая фигурка губернского чиновничишка, ревнивца и семейного грубого деспота, скряги и процентщика, запиравшего остатки от обеда и огарки на ключ, и в то же время яростного сектатора
бог знает какой будущей «социальной гармонии», упивавшегося по ночам восторгами пред фантастическими картинами будущей фаланстеры, в ближайшее осуществление которой в России и в нашей губернии он верил как в свое собственное существование.
— Письмо?
Бог с вами и с вашим письмом, мне что! — воскликнул гость, — но…
главное, — зашептал он опять, обертываясь к двери, уже запертой, и кивая в ту сторону головой.
— Это всё равно. Обман убьют. Всякий, кто хочет
главной свободы, тот должен сметь убить себя. Кто смеет убить себя, тот тайну обмана узнал. Дальше нет свободы; тут всё, а дальше нет ничего. Кто смеет убить себя, тот
бог. Теперь всякий может сделать, что
бога не будет и ничего не будет. Но никто еще ни разу не сделал.
— Прощай, друг! не беспокойся! Почивай себе хорошохонько — может, и даст
Бог! А мы с маменькой потолкуем да поговорим — может быть, что и попридумаем! Я, брат, постненького себе к обеду изготовить просил… рыбки солененькой, да грибков, да капустки — так ты уж меня извини! Что? или опять надоел? Ах, брат, брат!.. ну-ну, уйду, уйду!
Главное, мой друг, не тревожься, не волнуй себя — спи себе да почивай! Хрр… хрр… — шутливо поддразнил он в заключение, решаясь наконец уйти.
— Ну,
Бог милостив, маменька! — продолжал Иудушка, —
главное, в обиду себя не давайте! Плюньте на хворость, встаньте с постельки да пройдитесь молодцом по комнате! вот так!
— Хорошо, брат, устроено все у
бога, — нередко говорил он. — Небушко, земля, реки текут, пароходы бежат. Сел на пароход, и — куда хошь; в Рязань, али в Рыбинской, в Пермь, до Астрахани! В Рязани я был, ничего — городок, а скушный, скушнее Нижнего; Нижний у нас — молодец, веселый! И Астрахань — скушнее. В Астрахани,
главное, калмыка много, а я этого не люблю. Не люблю никакой мордвы, калмыков этих, персиян, немцев и всяких народцев…
Таковы два
главные недоразумения относительно христианского учения, из которых вытекает большинство ложных суждений о нем. Одно — что учение Христа поучает людей, как прежние учения, правилам, которым люди обязаны следовать, и что правила эти неисполнимы; другое — то, что всё значение христианства состоит в учении о выгодном сожитии человечества как одной семьи, для чего, не упоминая о любви к
богу, нужно только следовать правилу любви к человечеству.
Церкви не только никогда не соединяли, но были всегда одной из
главных причин разъединения людей, ненависти друг к другу, войн, побоищ, инквизиций, варфоломеевских ночей и т. п., и церкви никогда не служат посредниками между людьми и
богом, чего и не нужно и что прямо запрещено Христом, открывшим свое учение прямо непосредственно каждому человеку, но ставят мертвые формы вместо
бога и не только не открывают, но заслоняют от людей
бога.
«Христианин, по учению самого
бога, может быть руководим в отношениях к людям только миролюбием, и потому не может быть такого авторитета, который заставил бы христианина действовать противно учению
бога и
главного свойства христианина по отношению своих близких.
И
бог знает, что сделает каждый солдат в эту последнюю минуту. Одного малейшего указания на то, что этого нельзя делать,
главное, что этого можно не делать, одного такого слова, намека будет тогда достаточно для того, чтобы остановить их.
— Теперь, — шептал юноша, — когда люди вынесли на площади, на улицы привычные муки свои и всю тяжесть, — теперь, конечно, у всех другие глаза будут!
Главное — узнать друг друга, сознаться в том, что такая жизнь никому не сладка. Будет уж притворяться — «мне, слава
богу, хорошо!» Стыдиться нечего, надо сказать, что всем плохо, всё плохо…
— Вот с этой бумажкой вы пойдете в аптеку… давайте через два часа по чайной ложке. Это вызовет у малютки отхаркивание… Продолжайте согревающий компресс… Кроме того, хотя бы вашей дочери и сделалось лучше, во всяком случае пригласите завтра доктора Афросимова. Это дельный врач и хороший человек. Я его сейчас же предупрежу. Затем прощайте, господа! Дай
Бог, чтобы наступающий год немного снисходительнее отнесся к вам, чем этот, а
главное — не падайте никогда духом.